—Здравствуйте, это Лига Супергероев ?
— Да , какая у вас суперспособность?
— Я не говорю человеку, что он неправильно живет, если его ценности не совпадают с моими.
— Ваша сила слишком велика.
Когда одни люди осуждают других, то, подумав, становится не очевидным, почему именно они осуждают. Они осуждают нечто потому, что им самим это неприятно, они сами неспособны представить себя за занятием, за которое они осуждают другого человека или они осуждают других вполне рационально, так как действия другого человека наносят им конкретный ущерб? Возможно, мы осуждаем других не потому, что другие что-то сделали плохо (кстати, что такое “плохо”?), а потому что нам нравится осуждать. точно также как нравится кричать на стадионе, петь стоя гимн или ухаживать/принимать ухаживания от будущего брачного партнера?
Мы никогда не сможем утверждать, что право, институты правосудия, определения преступления и наказания возникли как рациональная мера поддержания стабильности и порядка, а не как рационализация нашего внутреннего желания осудить то, к чему мы нетерпимы исходя и собственных внутренних мотивов и стимулов. Мы не способны, ввиду собственных когнитивных ограничений, отличить рациональное от рационализируемого.
В пользу того, что желание осуждать было первичным по отношению к необходимости суда, служит тот факт, что наибольшее возмущение и осуждение в обществе вызывают не грабежи и убийства, а поведение индивида, не соответствующего ценностям осуждающих, но не причиняющее им никакого прямого ущерба. У людей массовые убийства становятся предметом гордости и чуть ли не главным наполнением учебников истории для детей, а гомосексуальная или внебрачная гетеросексуальная любовь, педофилия, межрасовые браки — предметом осуждения и уголовного преследования, если не сейчас, то в ближайшем прошлом. Люди издавна рассказывают сказки про ловких воров и мошенников, людям нравятся фильмы-аферы, они восхищаются легендарными ворами и хитрецами, но, при этом, они совершенно нетерпимы к религиозному плюрализму или к отклонениям от предписанного стиля одежды. Чего стоило женщинам одеть брюки в начале прошлого века? Чего стоит сейчас попытка нарушить “дресс-код”, будь то хиджаб в Иране или костюм с галстуком у офисного планктона. И, если сейчас посмотреть, скажем, на судебную практику в ряде стран, то там скорее осудят за танцы в церкви, чем за воровство в особо крупных размерах. Там устроят показательное судилище за “несанкционированные митинги”, но будут гордиться тем, например, что “отжали” кусок чужой земли.
Получается, что основным мотивом осуждения является единственное, что цели и ценности осуждаемого человека не соответствуют нашим целям и ценностям, реальным или предполагаемым. Предполагаемым, потом, что мы готовы, чтобы сохранить свое положение в обществе, свою репутацию и свои социальные связи, осуждать то, что, по нашему предположению, не вписывается в “общественные стандарты”, хотя сами лично мы для себя, при соблюдении анонимности, это же самое позволяем. Если предполагается осуждение гомосексуализма, то самыми ярыми судьями будут именно гомосексуалисты, латентные или явные. Ярыми, потому, что их возмущение будет скорее игрой, а не искренним чувством отвращения. Если в обществе в моде антисемитизм, жди осуждения евреев от евреев же или полу евреев. Если нам лично не нравится власть, но нам кажется, что общество ее принимает, мы, парадоксально, будем готовы громче других петь гимн и любить родину. Подростки травят онанистов, женщины — шлюх, педофилов те, кто особенно нежно любит детей, а главный вор — власть, преследует воров поменьше.
Каждый из нас носит в себя десятки поводов для осуждения и, при каждой возможности готов осуждать других в том, в чем, «виновен» сам. Отсутствие у людей «суперсилы» неосуждения рано или поздно приведет к очень серьезному общественному кризису, когда информационные технологии смогут позволять знать другим о людях все больше и больше. Недавний пример с травлей порноактрис, найденных в соцсетях, при помощи приложения, ищущего лица по фото, показал, что травили их как раз те, кто не стеснялся эти самые фильмы, так сказать, использовать по назначению. И травящих моралофагов даже не смущало то, что следующий, не заданный, вопрос — к ним «а откуда у вас эти картинки».
В любом случае, имеет место несоответствие мотивации осуждаемого, той мотивации, которая принята или якобы принята в обществе. Мы судим вора или убийцу не для того, чтобы как-то исправить ситуацию. По большому счету, ее уже не исправишь. Убитый — мертв, ограбленный — без денег. Мы судим его не для того, чтобы он ай-ай-ай перестал делать в будущем таки нехорошие вещи, а потому, что нам лично кажется, или должно казаться такое поведение неприемлемым, неприятным, отторгающим и возмутительным. Нам даже не нужно как-то исправлять или не допускать подобное поведение в будущем, нам нужно именно осуждать.
Но, что интересно, декларируя, самим фактом осуждения, отличие мотивации осуждаемого от нашей мотивации, мы, таким образом, декларируем его ненормальность по отношению к нам. Мы заявляем: “Человек, ты не нормален”, но, при этом, мы пытаемся натягивать на, ненормального, по определению, человека наши собственные нормы и обычаи, нашу собственную мотивацию. Если человек совершает какой-то поступок, который для него оказался по каким-либо причинам, приемлемым, а для нас он неприемлем, то у нас вообще нет возможности донести до этого человека наше видение справедливости. Мы не способны никак осуждать того, который движим иными, чем мы, мотивами. Любой суд, выходит, несправедлив, по своим начальным условиям. Пока мы не сможем дать понять осуждаемому, на эмоциональном уровне, всю неправильность, отвратительность, неприемлемость, его поступка, он вообще не поймет, за что его судят. А все факты и доводы его вины, которые должны быть восприняты разумом, будут искажены с целью рационализации своего поведения.
Вот попробуйте объяснить любому среднестатистическому законопослушному гражданину, что употребление алкоголя с целью введения себя в состояние измененного сознания, отвратительная и позорная активность. Но, при этом, толпа этих самых среднестатистических граждан, будет воодушевленно травить тихого, никому не мешающего торчка, хотя, по-сути, и тот и другой делают одно и тоже.
Нерациональность мотивации преступников видна хотя бы и того факта, что ни один вор, насильник или убийца не принимал в расчет содержимое статей уголовного кодекса, а собственную поимку всегда воспринимал как величайшую несправедливость. Спросите любого в тюрьме, за что он сидит и вы, за редким исключением, получите ответ “да ни за что”. Спросите власть или население страны-агрессора, и оно вам расскажет о “необходимой обороне”, “историческом предназначении” или “восстановлении справедливости”
Нам настолько нравится осуждать, что мы создали, вместо процедуры предупреждения преступлений, игру в “кошки-мышки” — процедуру отлова преступников с их последующим освобождением и мотивацией их на дальнейшие преступления, а сам процесс “осуждения” превратили в яркое шоу с судьями, адвокатами и присяжными. Мы даже стали показывать это по телевизору в угоду публике, жаждущей зрелищ. Нам нравится иметь тех, кого можно поосуждать и потому мы строим тюрьмы, а не центры психологической реабилитации или ре-интеграции преступников.
Что такое тюрьма? Насколько важен вообще присуждаемый обвиняемому тюремный срок. Если человека удерживает от преступления страх тюрьмы, позора, общественного порицания, потери репутации, то, сев на скамью подсудимых, он уже не имеет этого страха, так как ему теперь уже нечего терять. И срок, который ему присудит судья, имеет меньшее значение чем вообще факт осуждения. Человек, отторгаемый обществом, находит себе другое общество, в котором он, как ни странно, чтит законы или “понятия”, в котором он не отверженный и в котором его понимают и воодушевляют. Он уже не изгой, он уже просто по ту сторону баррикад. Но, если человек способен чтить законы, то его не обязательно переводить по ту сторону черты. Его можно научить это делать по эту сторону черты. Что выгоднее обществу — содержать преступников в тюрьмах, плодить и потом отлавливать рецидивистов и бандитов, или пойманного вора научить не воровать, исключить из его жизни потребность в преступлении, не отвергнуть его, не отторгнуть, дать право на ошибку, и, возможно не одну?
А если человек не способен не воровать, например, он — клептоман. Или, человеку нравится убивать, например, он — маньяк. Или человека сексуально возбуждают дети 6-8 лет, он -педофил и тюрьма это не исправит никак. Его бы можно было бы убить или выдворить из страны (на мороз). Но мы его судим, и даже не за то, что он что-то сделал, а за то, что у него на компьютере нашли какие-то картинки. И мы точно не можем наказывать этого человека, потому что мы, фактически, наказываем калеку за его ущербность. Было бы прекрасно, если бы это можно было лечить. Но… лечить это пока нельзя. А заставлять страдать калеку, гуманно ли это? Или, все же, ну очень хочется поосуждать? Разумеется, людей, которые не способны быть членами общества, социопатов, маньяков, психопатов, следует каким-либо образом от общества изолировать. Но не стоит тогда превращать эту изоляцию в страдание. И, тем более, нет смысла их судить. Но мы, в большинстве случаев, делаем не то, что имеет смысл, а то, что нам нравится. Способны ли мы быть, после этого судьями тех, кто движим не разумом, а, точно также, порывами страстей?