Содержание
Проблемы гиперцентрализации
Хаос всегда побеждает порядок, поскольку хаос лучше организован.
Терри Пратчетт
Рабовладельцы пополняли запасы рабов набегами на соседей и расширяли свои владения за счет их территорий. Но оказалось, что эффективнее не разорять покорённые земли, а собирать дань. Это дало земледельцам передышку и позволило накопить достаточно денег, чтобы нанять собственное войско и, в конце концов, превратиться в феодалов. Феодалы получали доход со своей земли и брали деньги в долг у прото-финансистов, что позволило накопиться капиталу и лишить феодалов дарованных привилегий на землю. Землю стало возможным купить, а основные деньги заработать на производстве. Сами землевладельцы из хозяев положения превратились в снабженцев капиталистов. Капиталисты развивали промышленность и роботостроение, что привело к информатизации общества и оттеснению капиталистов на второй план, и капиталисты стали кормильцами для чиновников. Информисты (чиновники) развивают информатизацию общества, что, в конце концов, должно лишить их привилегий, которые они стремятся удержать.
Информация становится настолько важным ресурсом, что её распорядители и производители — учёные, компьютерщики, эксперты и специалисты — начинают играть в обществе большую роль, чем её владельцы — политики, чиновники и бизнесмены. Как сейчас выглядит процесс принятия решений на достаточно высоком уровне? Например, о постройке автомагистрали. Аналитики и эксперты собирают информацию, просчитывают варианты, строят модели и делают прогнозы. Итогом их работы являются несколько вариантов решения задачи, которые в упрощённом и сокращённом виде ложатся на стол начальства. Начальник, например министр транспорта, может не иметь практически никакого представления о строительстве дорог, зато часто он эксперт в другом — в политической возне, интригах, откатах и лжи, иначе он вряд ли смог бы занять это место. Он утверждает тот из предложенных вариантов, который лучше учитывает его интерес. Реализовывать проект тоже предстоит не ему — на то есть инженеры и менеджеры более низкого уровня.
Если учесть, что предложенные ему варианты более-менее равноценны (а иначе и быть не может — если эксперты знают своё дело, они не пропустят проект, далёкий от оптимального), то оказывается, что если просто бросить монетку, результат не будет намного хуже. А может и лучше — коррумпированый чиновник скорее выберет тот проект, где больше простор для распила, а не тот, который лучше. Тогда как с монеткой — шансы пятьдесят на пятьдесят. Причём это мы нарисовали идеальный вариант — обычно коррумпированный министр не пускает дела на самотёк и тщательно следит, чтобы ещё на этапе составления проектов и прогнозов были заложены удобные дыры и созданы все условия для его семейного «бизнеса». Конечно, бывают и честные, и толковые министры, но даже они при всём желании просто не смогут вникнуть в технические и экономические детали каждого проекта и принять обоснованное решение. И, понимая это, они полагаются на подчинённых, предпочитая контролировать результат, а не процесс. А сами сосредотачиваются на том, чтобы подобрать нужных людей на нужные места и дать им возможность спокойно работать, не заглядывая в рот начальству.
Гиперцентрализация — это атавизм, привет из дикого прошлого, когда доминирующий самец в стаде не мог позволить себе допустить, чтобы что-либо происходило без его ведома. Любая попытка подчиненного принять независимое решение грозила вождю потерей власти. Единоличное правление хорошо подходило малочисленному коллективу обезьян, но оказалось громоздким и неуклюжим, когда обезьяны превратились в людей и смогли объединиться в более крупные структуры. Тем не менее, ни природа, с её жесткой генетической программой, практически неизменной последние сорок тысяч лет, ни примитивные технологии и знания прошлого ничего другого предложить не могли.
Впрочем, у природы было решение. Кроме сообществ животных, обладающих индивидуальностью, способных узнавать друг друга и строить регулируемые агрессией иерархические структуры, существовали ещё и анонимные, обезличенные сообщества, в которых особи не узнают друг друга и могут лишь отделять членов своего сообщества от чужаков — муравейники, стаи птиц, стада антилоп[66]. Такие сообщества не требуют иерархии и агрессии. Они могут быть представлены большим числом особей, так как от членов группы не требуется запоминание индивидуальных различий. Каждый член такого сообщества должен быть полностью предсказуем для других членов. То есть остальные члены анонимного сообщества должны доверять ему как самому себе, а он должен соответственно себя вести. «Нормы поведения» в таких сообществах жёстко заданы инстинктами и рефлексами.
Сообщества такого типа образуют децентрализованную «сеть» довольно простых и глупых существ, которые, действуя совместно, эффективно и быстро принимают весьма сложные решения. Анонимная, с оговорками, колония крыс проявляет поведение, о котором некоторые биологи говорят как о «коллективном разуме». Стадо антилоп мгновенно реагирует на замеченного одной из них льва. Муравьи и пчелы владеют такими технологиями, которые не снились ни одному слону или дельфину[67]. И это при том, что у каждого отдельного муравья или пчелы практически нет мозгов.
Муравьи — один из самых успешных видов животных на Земле. Они распространены по всему миру, за исключением Антарктиды и некоторых удалённых островов, образуя от 10 до 25 % биомассы наземных животных, превосходя долю позвоночных.
Муравьи образуют семьи, размеры которых варьируют от нескольких десятков особей до высокоорганизованных колоний, состоящих из миллионов особей и занимающих большие территории. Крупные семьи состоят в основном из бесплодных бескрылых самок, формирующих касты рабочих и солдат или другие специализированные группы. Почти во всех семьях есть самцы и одна или несколько репродуктивных самок, называемых царицами или королевами.
Сложная система коммуникации и координации действий относительно примитивных насекомых позволила им достичь высот, недоступных никакому другому виду на Земле за исключением людей. Многим видам муравьёв известно животноводство и земледелие — они разводят тлей, выращивают грибы. В лесах Амазонки существуют так называемые «Сады дьявола» — участки, на которых растёт только один вид деревьев — Duroia hirsuta. Рабочие муравьи вида Myrmelachista schumanni («лимонные муравьи») убивают зелёные ростки иных видов, впрыскивая в их листья муравьиную кислоту как гербицид. Таким способом муравьи дают своим любимым деревьям свободно разрастаться без конкуренции. Наибольший из известных «Садов дьявола», насчитывающий 328 деревьев, имеет возраст около 800 лет.
Муравьи могут не только строить муравейники выше человеческого роста, уходящие под землю на несколько метров (что в масштабе превышает самые грандиозные сооружения, созданные человеком), но и объединяться в суперколонии, состоящие из нескольких гнёзд, рабочие муравьи которых свободно перемещаются между ними. Одна из крупнейших суперколоний на острове Хоккайдо в Японии включает примерно 306 миллионов рабочих муравьев и один миллион маток, которые живут в 45 000 гнезд на площади 2.7 км².
Слово «царица», часто применяемое для обозначения муравьиной матки, подразумевает, что она является центром муравьиной семьи, однако в действительности им являются рабочие муравьи. Чем больше в муравейнике самок, тем «непочтительнее» отношение к ним рабочих. Рабочие муравьи переселяют самок из одной части гнезда в другую, передают на обмен в другие гнёзда, убивают тех, чья плодовитость стала слишком низкой. Рабочие контролируют и воспроизводство особей в семье: уничтожают лишних личинок или изменяют режим их кормления для изменения соотношения численности каст в семье. «Царицы» — всего лишь общий ресурс муравьиной семьи, наподобие стада коров в деревне.
Муравьи действуют согласованно и последовательно не за счет единого центра, а за счет «роевого интеллекта» — коллективного поведения децентрализованной самоорганизующейся системы.
Наиболее умные и сообразительные существа — приматы, львы, слоны, дельфины, волки — естественно, обладают более выраженными индивидуальными различиями и потому обычно живут небольшими группами особей, способных узнавать друг друга[2]. Отношения внутри групп, которые образуют эти животные, выстраиваются на репутационной основе. Например, доминирующего самца не будут задирать остальные самцы именно потому, что он имеет соответствующую репутацию, а на крик «тут есть еда» отреагируют активнее, если он издается особью, имеющую репутацию хорошего добытчика.
В крупном человеческом обществе индивидуальные репутационные связи перестают работать ввиду большого числа особей внутри группы и, соответственно, большого числа незнакомцев, которые постоянно окружают людей.
С момента появления первых крупных человеческих сообществ эта проблема решалась путём подмены индивидуального узнавания групповым, основанным на культурных стереотипах — по признаку языка, религии, традиций или путём условного включения малознакомых индивидуумов в состав привычной биологической иерархии. Таким образом, люди могли взаимодействовать в составе очень больших групп, просто подгоняя каждого конкретного незнакомца под ограниченное количество шаблонов или ролей и присваивая ему стандартную для этих ролей репутационную оценку.
Естественно, в качестве таких ролевых шаблонов люди стали использовать устоявшуюся иерархическую схему взаимоотношений в родовой общине. Так вожди и цари стали «отцами» своих народов, а, например, солдаты-однополчане — «братьями по оружию». Таким образом, люди не пошли по пути муравьёв, а просто научились масштабировать иерархию до очень больших размеров.
Есть интересная закономерность — и у муравьёв, и у пчел, и чуть ли не у единственного вида млекопитающих, умеющих строить масштабные инженерные сооружения — бобров, ведущую роль играют, как правило, самки[68]. Видимо, присущая самцам общественных животных, состоящих в персонифицированных группах, агрессивность и склонность к доминированию, так ярко проявляющаяся на протяжении всей человеческой истории, не помогает, а скорее мешает коллективным действиям больших человеческих групп[66]. Кроме того, в отсутствие управляющих инстинктов и прочных репутационных связей, мешает оппортунизм участников этих групп (то есть следование индивида своим интересам в ущерб интересам группы), когда появляется, так называемый «эффект безбилетника»[20] У общественных насекомых инстинктивный коллективизм заложен генетически, у нас — обычно распространяется на ближайших родственников или членов небольших групп[17].
Эффект безбилетника
Когда люди могут получить благо независимо от того, заплатили они за него или нет, у них меньше стимулов платить. У них есть соблазн стать безбилетниками: людьми, которые пользуются выгодами, не оплачивая свою долю издержек, связанных с обеспечением этих выгод. Но если ни у кого нет стимула оплачивать издержки, ни у кого не будет стимула обеспечивать эти выгоды. В результате общественные блага не будут производиться, несмотря на то, что каждый оценивает их выше, чем издержки, связанные с их производством.
Действия людей определяются издержками, которые они ожидают понести, и выгодами, которые они ожидают получить в результате этих действий. Если выгоды, которые выпадают на долю индивида, будут абсолютно одинаковыми во всех отношениях вне зависимости от того, совершит он или нет какое-то определенное действие, и предпринимая его, он будет нести значительные издержки, он не совершит этого действия.
По материалам: Heyne, Paul T. The Economic Way of Thinking [69]
С ростом производительности труда, совершенствованием оружия и письменности, царства и империи становились всё более централизованными не потому, что это было разумно, а просто потому, что это было возможно. Царь или тиран, единолично управляющий империей большего размера, имел или думал, что имел больше дани, собираемой с провинций. На практике же расходы на сбор налогов, содержание аппарата, предназначенного для контроля территории и населения, содержания армии, нейтрализации конкурентов на престол, коррупцию и борьбу с ней уничтожали все преимущества больших империй для их правителей. Точно такую же видимость преимуществ от доминирования можно наблюдать даже в большом стаде павианов, в котором самки рожают детенышей, как правило, не от доминирующего самца, предотвращая тем самым инцест. Пока доминирующий самец с криками гоняется за середнячком, посмевшим ухаживать за его самкой, остальные середнячки успевают «сводить на свидание» других самок из гарема доминанта.
Любой, кто работал в госструктурах или достаточно больших частных компаниях, отлично знает, насколько неэффективна гиперцентрализация. Время реакции таких структур на изменение внешних условий измеряется годами и десятилетиями. Рабочий день большинства менеджеров почти целиком занят борьбой с трансакционными издержками. Бюрократическая иерархия стремится к неограниченному росту и её интересы практически никак не связаны с интересами тех, кто (вроде бы) является хозяином этой структуры.
Централизация и ужесточение организационной структуры позволяли предоставить гарантию трансакций и уменьшить оппортунизм членов структуры[70]. Вместе с тем иерархия требует для своего существования значительных издержек, которые превышают трансакционные издержки других типов организаций, и лишает организацию, а в данном случае, государство, гибкости при взаимодействии с окружающей средой.
Таким образом, у любой иерархической структуры существует предел эффективности, который определяется стоимостью поддержания иерархии и наличием и характером возмущений, с которыми эта структура имеет дело[71]. Развитие информационных технологий – книгопечатания, а затем радио, телефона и СМИ – создавало иллюзию того, что иерархическая структура может расти до бесконечности.
Но централизация и объединение всей системы управления приводит к возрастанию взаимосвязанности всей системы. Воздействие, которое получает система, становится тем более значимым для всей системы в целом, чем лучше развиты в этой системе коммуникации[72]. Эпидемия в одном конце империи быстро распространяется на всю территорию. Восстание в провинции влияет на все части страны, как минимум, отвлекая ресурсы на его подавление, а как максимум, воодушевляя остальные провинции благодаря развитой коммуникации. Неурожай в одном из регионов может привести к дефициту еды или даже голоду или голодному бунту во всей стране. То есть бесконечный рост иерархической структуры невозможен, даже если нет внешних воздействий и стоимость коммуникаций мала.
Древний Египет был огромным царством в отсутствие книгопечатания и развитой дорожной сети до тех пор, пока не столкнулся с необходимостью активного реагирования на внешнюю угрозу. Кроме того, Египет существовал вдоль единственной естественной инфраструктурной магистрали — Нила, и не мог расширить свои владения без развития инфраструктуры. В конце концов, он был завоеван сначала персами, затем, постоянно сотрясаемый восстаниями, Александром Македонским[73] и, наконец, Римом[74].
Сама Империя Македонского распалась сразу после смерти своего основателя, так как желаемая управленцами централизация не могла быть обеспечена инфраструктурой, существовавшей на территории империи. В конце концов, последней античной империей, которую мы знаем, был Рим. Ели мы посмотрим на карту Древнего Рима, то увидим, что он как бы обнимает Средиземное море. Нам кажется странным такое расположение территории государства, однако в те времена море предлагало более быструю доставку информации и грузов, чем пеший или конный поход, тем более в отсутствие дорог.
Рим смог отступить от побережья и распространить свое влияние на континентальную Европу именно благодаря дорогам. И именно благодаря дорогам Рим столкнулся с варварами раньше, чем это произошло бы без них. Однако закостеневшая структура управления и самого государства не позволила оперативно реагировать на внешние угрозы, несмотря на теоретические возможности централизованной мобилизации ресурсов. Сама структура и центр потребляли все больше ресурсов, и на насущные нужды, например, армию, средств уже не хватало.
Из истории падения Рима
К III веку становились все более частыми и широкими восстания рабов и колонов, которые раньше были большой редкостью. От захватнических войн Рим начал переходить к оборонительным. Армия завоеваний и грабежа превратилась в регулярную армию пограничников.
Резко обострилась борьба за власть. И с 235-го по 284-й год сменилось 26 императоров, из которых только один умер естественной смертью. То есть в среднем в это время император правил 1,9 года. 238–й вообще известен как год шести императоров. Это время почти постоянной гражданской войны и анархии, получило название эпохи «солдатских императоров».
Римские императоры пытались купить лояльность своих солдат за счет увеличения заработной платы. Но, чтобы покрыть дополнительные расходы, они снижали содержание серебра в начеканенных динариях, усугубляя и без того сложную финансовую ситуацию в стране. Отец Каракаллы, Септимий Север уменьшил количество серебра в динарии до шестидесяти процентов, а сам Каракалла — до пятидесяти.
Кризис начал рушить торговые связи внутри государства, подрывая экономику, что усугубляло его как напрямую, так и посредством того, что государство получало меньше налогов и слабело в военном плане. Инфляция так же интенсивно била по торговле. Не обновлялись сети дорог, начался бандитизм.
В условиях циркуляции императоров стабильно мог закрепиться только человек, который бы создал такой административный строй, который заточен на угнетение всех и вся, чтобы никто не раскачивал лодку. Чтобы сама система препятствовала узурпации власти. К власти начали приходить энергичные, жесткие солдаты–императоры, которым было не наплевать на судьбу империи — так называемая иллирийская военная хунта. Они вернули армии былую мощь и эффективность, но были ориентированы только на потребности и интересы военных.
В начале римской истории войска в значительной мере сами себя обеспечивали экипировкой, а в конце — почти полностью финансировались государством. Солдаты раннереспубликанской армии были неоплачиваемыми. И финансовое бремя армии на тот период было минимальным. Во время расширения республики, а позже — ранней империи, римские войска выступали добытчиками. Однако, после того как Рим перестал расширятся, этот источник доходов иссяк. А к концу III века Рим «перестал побеждать». Армия стала бременем.
Большая часть денег с налогов и арендных выплат, получаемых имперским правительством, тратилась на военных: в 150-м году это составляло приблизительно 70–80% имперского бюджета. Представьте себе, что современное государство увеличило расходы по самой затратной статье бюджета на треть, не говоря уже о 50%. Увидите, как оно надорвется и обанкротится. Риму пришлось. Заставили войны с Сасанидами, германцами и другими варварами.
В столетие после смерти Августа, центральная администрация была стабильной, и расходы правительства покрывались растущим благосостоянием. После этого расходы правительства (зарплаты солдат и увеличение бюрократического аппарата вследствие увеличения числа провинций) резко возросли и начали превышать доходы. Имперская власть могла покрыть возросшие затраты только чеканкой и увеличением налогов. Обе стратегии были приведены в действие, и обе подрывали процветание и стабильность империи.
Всем известна фраза «Хлеба и зрелищ!». Её использовал один сатирик того времени для описания политики государственных деятелей, которые, подкупая плебс раздачами денег и продуктов, а также цирковыми представлениями, захватывали и удерживали власть в Риме. Практика субсидирования цен на продукты была введена «хлебным законом» ещё в 123-м году до н. э.
За 58 лет до рождения Христа, римский политик по имени Клодий, известный своим популизмом, был избран на государственную должность на платформе «бесплатная пшеница для масс».
Его Leges Clodiae включали в себя закон о создании регулярных пособий по безработице в виде раздач зерна, которое и так уже распространялось среди бедных ежемесячно по очень низким ценам, а теперь и бесплатно, тем самым повышая политический статус Клодия. Когда Юлий Цезарь пришел к власти, он обнаружил в Риме 320 тысяч лиц на правительственной помощи зерном, притом что полное население Рима было 1 миллион человек. Он сократил их количество до 150 тысяч. Но после убийства Цезаря эта цифра начала снова расти, а привилегии увеличиваться.
При наступлении кризисных времен для империи, раздачи не только не прекратились, но и стали более существенными. Во время правления Септимия Севера в раздачи было добавлено оливковое масло, а при Аврелиане — свинина, соль и вино.
Разумеется, делалось это всё не от большой любви к плебсу, а чтобы тот не бунтовал. Та же политика реализуется сегодня через вэлфер, когда целые «гарлемы» сидят на социалке.
Вышеизложенные причины породили инфляцию. К концу третьего столетия из–за появления бронзовых денег население Римской империи вообще начало изготавливать монеты самостоятельно, что ещё больше ускорило их обесценивание.
В третьем столетии императорские правительства Рима начали требовать от своих граждан проводить выплаты налогов не деньгами, а товарами или услугами. Фактически правительство империи отказалось принимать в виде налогов свою собственную бронзовую монету.
И вот пришел Диоклетиан. С него начинается форма правления, именуемая доминатом.
Реформы Диоклетиана, а позднее — Константина, имели своей задачей укрепление общественного и государственного строя с целью усиления центральной государственной власти для защиты от поднимавшихся революционных масс.
Одна из реформ Диоклетиана состояла в том, что он увеличил количество провинций с 50 до 100, чтобы наместники этих, теперь сравнительно небольших, областей не обладали достаточными силами для организации мятежа или узурпации власти. Рим превратился в монархическое государство с абсолютной централизованной властью императора. Императорам стали оказывать божественные почести, перед их статуями даже совершались богослужения, к ним обращались dominus et deus, что значит «господин и бог». Сравните это со званием Цезаря — «Первый среди равных».
В 301-м году выходит эдикт Диоклетиана о максимальных ценах. Так правительство пыталось бороться с инфляцией, которая вышла из-под контроля после запуска в обращение слишком большой денежной массы. Оно просто зафиксировало максимальные цены примерно 1000 продуктов питания и расценки на работу ремесленников и представителей других профессий, под страхом смертной казни для тех, кто будет торговать по более высоким ценам. Результатом стал дефицит. Производители либо свернули производство, либо торговали незаконно, расцвел бартер.
Указ также устанавливал ограничения на заработную плату, и люди с фиксированной зарплатой обнаружили, что их деньги становились всё более бесполезными «фантиками».
Диоклетиан был, видимо, первым руководителем государства, который начал обвинять в инфляции торговцев. Он первый подменил причину следствием, назвав жадность торговцев основной причиной повышения цен. О жадности государства и уничтожении золотого и серебряного содержания римских монет он в эдикте сказать забыл.
Чтобы содержать огромное войско — около полумиллиона человек, то есть намного больше, чем в прежнем веке — Диоклетиану пришлось повысить все налоги с гражданского населения, подняв выплаты в деньгах и натурой до максимального предела, который мог вынести римский мир.
Налоговое бремя стало непосильным и продолжало расти, все свободы исчезли. В определенный момент наступил такой период, когда римские граждане начали смотреть на собственное государство как на врага, а на варварские армии, стоящие на границах империи как на освободителей. Такую цену заплатили люди за закручивание гаек, позволившее империи устоять на ногах в третьем веке.
Росла регионализация, пришли в упадок города, рухнула экономика, она стала командной и натуральной с низким КПД, налоговая база таяла. Натиск варваров рос. Денег на армию не хватало, служить никто не хотел. Варваров пропускали селиться все дальше в империю, и они должны были защищать границы. Наступил момент, когда баланс сил в империи окончательно сместился в пользу варваров. Западная Римская империя пала под давлением Великого переселения народов.
По материалам поста Александра Довнича
Если мы пойдем дальше, то можем остановить свой взгляд на феодальных государствах средневековья. Система вассалитета просто не позволяла существовать большим централизованным структурам до тех пор, пока не было изобретено книгопечатание, которое позволило консолидировать более крупные общественные образования. Этот период мы сейчас называем эпохой феодальной раздробленности. Крупнейшая империя того времени — Древний Китай — могла существовать лишь благодаря книгам и дорогам. С изобретением полиграфии настало время расцвета крупных европейских империй, которые, теперь уже намного быстрее, чем в древние времена, достигали своего расцвета, а затем упадка под тяжестью расходов на обеспечение иерархии и внешних возмущений.
Централизованный Китай проиграл менее централизованной Европе соревнование за Новый Свет, и инки с ацтеками так и не увидели китайцев, перед тем как пасть под натиском менее цивилизованных, чем китайцы, но менее централизованных европейцев[8]. Однако именно более развитые, по сравнению с индейскими, информационные и инфраструктурные технологии европейцев позволили им одержать эту победу.
Расходы на содержание пирамиды растут нелинейно. Империи достигают своего предела и рушатся, разрываясь от внутренних противоречий, под гнетом издержек на обеспечение аппарата, от внешних угроз, вносящих разрушающее возмущение в отлаженную бюрократическую жизнь больших империй, от хаоса, вызванного сильной взаимосвязанностью частей империи с центром и друг с другом. При этом, чем совершеннее средства коммуникации и транспорта, тем быстрее идет этот процесс. Египту понадобились тысячелетия. Рим справился с собой чуть больше, чем за тысячу лет. Европейские империи просуществовали всего одно-два столетия. Причины распада империй можно анализировать до бесконечности, но все империи распались точно не потому, что были эффективны.
Своего пика этот процесс достиг в первой половине ХХ века. В Европе, вместе с новым скачком информационных и транспортных технологий — изобретением радио, моторного и авиатранспорта, возникли две исполинские иерархии — СССР и Третий Рейх. Ничем не ограниченная власть диктаторов была более сильной и всеобъемлющей, чем мог представить себе любой император прошлого. Ведь раньше, в отсутствие телефона, радио и телеграфа наместник или губернатор любой провинции был почти независимым царьком. В отсутствие пропаганды империи постоянно сотрясались отрезвляющими восстаниями. Фактическая невозможность контролировать всё и манипулировать всеми надёжно гарантировала достаточную степень децентрализации, которая обеспечивала долгую, стабильную, независимую от флуктуаций воли правителя, жизнь империи.
Империи XX века стали просто взрывом в историческом масштабе. Теперь не сдерживаемая технологическими ограничениями коммуникация и скоростной транспорт позволяли иерархии развиваться вплоть до планетарных масштабов, если бы не все те же внешние воздействия и внутренние противоречия. Германия проиграла войну. Советский Союз не справился с гонкой вооружений и научно-техническим прогрессом, который уже не вписывался в рамки пятилетних планов. Ни один бизнесмен в двадцать первом веке не планирует всерьез больше, чем на год, а трех-пятилетние планы выстраивает как часть стратегии, а не как обязательные для выполнения документы, осознавая возросшую турбулентность современного мира[72].
Ничем не сдерживаемое усиление вертикали власти в двадцатом веке оказалось подобным неизвестной организму инфекции. Фашистская Германия сгорела за какие-то двенадцать лет. Советский Союз кое-как дотянул до семидесяти, оставив после себя гораздо более глубокую и системную разруху. Будь в древнем Риме телефон и газеты, может быть история Римской Империи была бы гораздо короче.
Жёсткая иерархическая структура обладает гигантской инерцией. И технологии, способствующие централизации, лишь ускоряют её движение в раз и навсегда зафиксированном направлении. Иногда это направление оказывается правильным, и иерархия показывает впечатляющие успехи. Так, Советский Союз, взяв жёсткий курс на форсированную индустриализацию, между двумя мировыми войнами успешно перепрыгнул из аграрного общества в индустриальное (попутно заморив голодом и сгноив в лагерях миллионы людей). Но к концу XX века, когда все промышленно развитые страны уже строили информационную, сервисную экономику, заводской рабочий с советского плаката всё так же уверенно смотрел в светлое будущее, а чиновники радостно рапортовали о выплавке чугуна на душу населения. Децентрализованное общество вряд ли смогло бы за двадцать лет превратить преимущественно аграрную страну в индустриальное государство. Но и катиться к пропасти на всех парах под пропагандистским наркозом оно тоже не стало бы.
Тут будет уместно сравнение всё с теми же муравьями. Когда они тащат вкусного жука в муравейник, они делают это довольно хаотично и неорганизованно, часто мешая друг другу[75]. Тем не менее, любой жук, которого нашли «разведчики», рано или поздно оказывается внутри муравейника. Может быть, они бы дотащили его быстрее, если бы среди них был один авторитетный начальник, который указывал бы путь и вёл за собой. Но если этот начальник заблудится, то муравьи так же быстро и уверенно потащат жука мимо муравейника.
Возможно, историки будущего скажут, что вторая половина ХХ ‒ начало XXI века стали такой же вехой в истории человечества как неолитическая революция. Впервые за десять тысяч лет процесс объединения людей сопровождается не увеличением, а снижением централизации. Впервые он достиг глобального масштаба. Именно в эти несколько десятилетий развалились все колониальные империи, но появились ООН, ВТО, МВФ и Интернет. При этом единая вертикаль власти в наиболее развитых странах расщеплена на несколько ветвей. Ослабление вертикалей сопровождается беспрецедентным ростом средней продолжительности жизни, увеличением благосостояния, масштабным строительством, взрывным ростом технологий и науки. Происходит качественный скачок в развитии, и всеобщая децентрализация является его неотъемлемым атрибутом. Мощнейший катализатор этого процесса — информационные технологии. Именно они способны предоставить в распоряжение людей лишённый единого центра управления и государственных границ инструмент коммуникации, который сделает ненужными большинство привычных для нас государственных структур, отняв у них немногочисленные полезные функции и обнажив их атавистический характер.
Оппортунизм власти
Коррупция
Если бы государство состояло из одних только хороших людей, все бы, пожалуй, оспаривали друг у друга возможность устраниться от управления, как теперь оспаривают власть.
Сократ
Есть дом в историческом центре Праги. Дом строился за лесами и высоким забором. Когда он был построен и все увидели, что он выступает за «красную линию», исправлять что-то было уже поздно. Но правитель нашел документ, разрешающий строительство и просто повесил того чиновника, который подписал разрешение. Прямо на том доме. Чиновника повесили, но дом не снесли. Болтавшийся висельник должен был убедить остальных чиновников блюсти закон. Перестали они брать на лапу? Нет. Они просто стали лучше заметать следы.
Коррупцию можно рассматривать как игру. Есть риск, и есть предполагаемый выигрыш. Чем выше риск, тем выше ставки игры, но повышение риска (ужесточение наказания или увеличение частоты арестов) не ведет к прекращению игры. Оно ведет только к повышению ставок. Как и борьба с наркотиками ведет, как правило, к росту цены на них[58].
Организация борьбы с коррупцией провоцирует вовлечение в коррупцию самих борцов и выстраивание коррупционных пирамид, заканчивающихся, в худших случаях, верхушкой власти, если только она не полноправный хозяин подконтрольной территории.
Коррупция свойственна наемному чиновничеству. Руководитель, который не является наемным чиновником, не имеет интереса в коррупции. Он будет получать свой доход от честного и прозрачного ведения дел (налоги для королей или акционерная прибыль для капиталистов) и коррупция будет грабить его самого в первую очередь. Именно поэтому коррупция не была свойственна феодалам как правящему классу.
Поставлен ли наемный чиновник сеньором (королем или еще кем-либо) или избран из народа — он должен как-то оправдывать свое существование, или, в терминах современной экономики, «создавать добавочную стоимость».
Если чиновник поставлен королем или вышестоящим чиновником, то он вообще не зависит от людей, которыми он поставлен управлять, и чьи проблемы он поставлен решать — он от них отчужден. Его добавочная стоимость создается путём контроля вверенного пространства и повышения налоговых поступлений. В такой ситуации он будет делать все, чтобы получить себе дополнительный доход, и коррупция тут будет процветать, не замыкаясь, правда, на верхушку власти, так как верхушка в коррупции не заинтересована и, что также важно, обладает неограниченным репрессивным аппаратом. Таким образом, задача коррупционера — брать, но не настолько много, чтобы информация о его мздоимстве попала на самый-самый верх. На больших территориях, где от короля до мелкого чиновника существовала целая иерархическая лестница, коррупция не могла не процветать.
Добавочная стоимость выборного чиновника заключается в предоставлении общине административных или диспетчерских услуг. Чиновник эффективнее толпы руководит общим ресурсом на благо общины. Чиновник организовывает сбор мнения общины по тому или иному поводу, и чиновник же реализует указания общины. Древняя Греция и республиканский Рим — классические примеры такой организации. Но община из 10 человек — не община из 1000 человек[17]. Собрать мнение десятка много легче, чем мнение тысячи. Если среди 10 человек можно прийти к консенсусу по поводу достойнейшего, то среди 1000 — уже нет. К тому же, в больших группах начинает проявляться оппортунизм самих членов группы, когда они не только намереваются уклониться от финансирования или соучастия в создании общественного блага, но даже от процесса принятия решения — «умные люди пусть без меня решат, а я соглашусь с ними».
Тогда возникает идея выборов администратора, облечённого властью, причем а) на определенный фиксированный срок, раньше которого его невозможно или крайне тяжело сместить и б) большинством голосов, но не консенсусом и не «подавляющим большинством». Считается, что делегат не будет действовать против интересов общества, так как сам является его членом. В условиях античной Греции, когда делегаты выбирались путем жеребьевки и также путем жеребьевки достаточно часто сменяли друг друга, люди имели основание доверять такому делегату. Но как только делегат получал себе в руки некий инструмент удержания контроля на достаточно длительный срок, его интересы и интересы его электората становились совершенно различными. И тезис о том, что делегат будет принимать справедливые законы или решения, так как не захочет навредить себе, живя по тем же самым законам или решениям, уже не работает[76]. Выборная система власти представляет собой типичную продажу на рынке с асимметричной информацией. Истинные мотивы делегата выдвигать свою кандидатуру и действия делегата, уже занявшего свой пост, неизвестны электорату. В таких условиях преимущества получает недобросовестный делегат. Имеют место все факторы, сопровождающие сделки с «котами в мешке» ex ante и ex post:
- антиселекция, заключающаяся в том, что чем больше кандидат готов потратить ресурсов на получение должности или чем легче кажется выбор кандидата избирателем, тем меньше вероятность его добросовестного поведения. В конечном итоге плохие кандидаты должны полностью вытеснить с электорального рынка хороших;
- моральные риски, заключающиеся в том, что делегат, уже будучи избранным, будет склонен к нарушению контракта с избирателями, например, не выполнит предвыборных обещаний.
На этапе выборов снова происходит отчуждение чиновника от общины, которой он должен служить. Во-первых, он имеет полномочия, выданные ему на определённый срок и которые у него трудно отобрать по законам, написанным самой же общиной. Во-вторых, вес голоса отдельного члена общины размыт и несущественен. Конкретного человека можно обидеть и пренебречь его интересами ради «интересов общества». Например, в современном обществе, 1 депутат местного совета представляет интересы где-то 10 000 домохозяйств. Кто-то против? Это их проблемы. Остается еще 9 999 семей.
На этом этапе еще раз включается оппортунизм членов общины. Они уклоняются от голосования и не собираются идти против власти и выражать протест. Ведь, в самом деле, чиновник грабит каждого на копейку, а активные протестные действия, даже если они не будут иметь никаких репрессивных последствий, стоят намного больше. В наше время граждане вольны писать запросы в органы власти, и даже участвовать в забастовках и акциях протеста, но им просто лень. Они не видят в этом смысла.
Получается, что, теоретически, выборный чиновник может сильно обидеть половину электората и слегка вознаградить вторую половину. На следующих выборах за него проголосует 50% людей, а его жена добавит еще один голос. А сам чиновник будет жить с маржи, с разницы между денежным эквивалентом «обиды» и денежным эквивалентом «награды». Интересно, что на следующий срок он может очень сильно обидеть вторых, но совсем не обижать первых, уже ранее обиженных. Первые почувствуют «улучшение» и проголосуют за чиновника, а мнение вторых уже не существенно. На третьем круге… ну, вы поняли. Выборы рано или поздно превращаются не в процедуру назначения чиновника, а в процедуру легитимизации чиновником или бюрократической элитой узурпированной ими власти, даже если чиновник не будет использовать в целях победы на выборах «административный ресурс», то есть ресурсы самого общества, переданные ему в управление.
Также, если в руках бюрократической элиты находятся средства массовой информации и пропаганда, то можно обижать всех. Только одних чуть сильнее, а других чуть слабее, рассказывая по телевизору, что «другим еще хуже».
Корень коррупции — в отчуждении чиновника от людей, которым он создает «добавочную стоимость», а отчуждение возникает потому, что крайне сложно организовать большую массу людей на принятие рациональных каждодневных решений по тому или иному вопросу. Это просто нереально. Мало кто компетентен в вопросе. Мало кто вообще будет участвовать или считать тот или иной вопрос для себя важным. Перманентный референдум дорог и неэффективен настолько, что общество готово платить коррупцией за то, чтобы его избежать.
Сокращение необходимости в общественных благах
Власти, так или иначе, требуется объяснять обществу свою пользу для него. Иначе общество просто не потерпит откровенного клептократа, и тому есть множество примеров из истории. Пользу власть может создавать, администрируя создание общественных благ, стимулируя общество к финансированию этого. Если бы не было стимулирующей функции власти, то «безбилетники», которые не желают оплачивать установку маяков, строительство дорог и охрану границ, составляли бы подавляющее большинство. Общества, которые не догадались о том, что нужно поставить правителя, который бы выбивал дань или налоги, просто исчезли с лица Земли.
При этом правитель понимал, что налоги можно потратить не только на маяк или дорогу, но и на себя лично. И сколько именно он мог себе присвоить, определялось лишь терпимостью народа и объемом реальных затрат. Если маяк стоил 1000 монет, а народ терпел потерю 50% своих взносов, то чтобы заполучить себе еще денег от народа, требовалось построить дорогу или получше вооружить армию. Тогда расходы составят, скажем, 5000 монет, из которых правитель заберет себе 2500 вместо 500 в первом случае.
Чтобы иметь возможность тратить больше, правителю требовалось создавать или выдумывать новые общественные блага. Именно в этом направлении развивались все цивилизованные общества. «Бесплатная» медицина, «бесплатное» образование, «бесплатная» пенсия и прочие «бесплатные» вещи с таким энтузиазмом поддерживаются политиками всех мастей не только потому, что избиратель любит халяву, но и в виду прямой выгоды для себя. Даже в государствах с низким уровнем коррупции, где затруднено прямое воровство, фактор прямой выгоды тоже присутствует. От количества общественных благ, администрируемых чиновником, зависит его вес, бюджет его ведомства и его зарплата.
Возьмем, к примеру, такое общественное благо как пенсия. Впервые идея солидарной пенсии, наряду с другими мерами социальной защиты рабочих, была реализована на государственном уровне Бисмарком[77] и впоследствии распространилась на другие страны. В США общественные блага социальной защиты начали реализовываться также в XIX веке через профсоюзы. До недавнего времени благо пенсии выглядело так: властная элита (или бюрократический аппарат профсоюза), используя право на принуждение[17], изымали часть дохода граждан и тратили его на выплату пенсий старикам. Взамен элита обещала гражданам, что она будет им платить пенсию в будущем за счет взносов будущих поколений.
Эксплуатируя асимметричность информации, власть могла перераспределять пенсионные деньги так, чтобы «подмазать» перед выборами свой электорат за счёт чужого, то есть, фактически, подкупала избирателей, причём не за свои кровные, а за бюджетные деньги.
Как только рост населения прекратился, начался кризис пенсионной системы[78]. Нам повезло, что к тому времени информационные технологии развились настолько, что уже практически ничего не стоило (по сравнению с XIX веком) посчитать и учесть вклад каждого гражданина в пенсионный фонд для того, чтобы выплачивать каждому гражданину ту пенсию, которую именно он заработал.
Но тогда возник вопрос и у граждан: «А зачем вообще нужно государство?» и у чиновников: «А зачем мне администрировать фонд, которым я не смогу управлять по своему усмотрению?» Все это привело к тому, что сейчас называют пенсионной реформой и к тому, что государство лишается монополии на одно из своих общественных благ. Подобная метаморфоза происходит, а в развитых странах уже произошла и с медициной.
Если мы посмотрим на очередное общественное благо, например, на дорожное строительство, то так же окажется, что соответствующий уровень развития информационных технологий и учета, который позволит отследить, какая машина, какой дорогой пользовалась, позволит отказаться от транспортного налога, который сейчас привязан к потреблению топлива либо к объему двигателя, но не к фактическому пробегу по фактической дороге. В итоге «правительственные» трассы содержатся в идеальном состоянии, а наиболее загруженные — наоборот.
Да, уже существуют платные дороги. И издержки на взимание платы и учет пользования ими все время уменьшаются. Если раньше приходилось покупать «усредненный билет» просто за въезд на платную трассу, то системы распознавания номерных знаков, радиометки, навигационные трекеры, системы видеонаблюдения и видеоаналитики скоро смогут отслеживать использование дорог, и станет возможным вместо транспортного налога выставлять конкретный счет за конкретное пользование конкретной дорогой, по принципу «вес в движении». В Германии или Швеции[79], например, такой подход уже начал практиковаться для грузового транспорта, перемещения которого отслеживаются при помощи навигационных систем и тахографов[80]. В итоге, государство лишается возможности собирать урожай с еще одного общественного блага. А эксплуатацией дорог займутся те, кто их действительно строит и действительно обслуживает.
Так можно рассмотреть буквально каждое общественное благо, вплоть до милиции или полиции, которые, в виде охранных фирм, и так уже часто работают вне сферы государства, продолжающего собирать налоги «на обеспечение правопорядка».
Учесть меру использования общественных благ можно практически во всем. В ряде городов Украины в многоквартирных домах стоят платные лифты[21], обходящиеся жильцам дешевле «бесплатных», предоставляемых ЖЭКами. Люди пользуются лифтом, используя электронные ключи, и на основании статистики использования им выставляются счета. Так справедливее.
Переход к бизнес-процессам
То, что мы называем менеджментом, по большей части сводится к тому, чтобы осложнить людям работу.
Питер Друкер
Любой власти, в том числе и бюрократической элите, необходима ее легитимизация. Легитимизация — это не только придание законности методу прихода к власти (и не имеет значения, монархия это или демократия), но и пропаганда идеи иерархии как естественной формы организации общества. Считается само собой разумеющимся, что кто-то должен быть главным.
Законодательство вовсю поддерживает этот миф, рассказывая, что у компании должен быть директор с правом подписи, а у любой структуры — глава или председатель. Но иерархическая модель управления — не единственная и не оптимальная структура. С точки зрения теории организации, можно рассматривать организации двух крайних типов — «рыночная» и «иерархическая». Рыночная организация стихийна и собственно организацией не является. Иерархическая — как бы «естественна». Вместе с тем постепенно многие организации переходят на различные промежуточные формы, которые описываются не иерархией, а системой контрактов или договоренностей[70].
Бывают договоренности асимметричные, например, франчайзинговая схема. Бывают монополистические — холдинг, в котором услуги, в том числе бухгалтерские или кадровые, закупаются только у компаний, составляющих этот холдинг. Бывают организации-вики, на основе равноправного сотрудничества. Вместе с тем основной формой документа, регулирующего взаимоотношения в таких организациях является не «положение об организационной структуре», а набор контрактов.
Такие организации имеют в качестве неделимой единицы не функцию, которую кто-то исполняет, а бизнес-процесс, у которого есть клиенты и который сам является клиентом другого процесса. В современном мире происходит смена парадигмы организации с функциональной на процессную[70], что экономит ресурсы компании, расходовавшиеся ранее на трансакционные издержки иерархической структуры. Да, остаются номинальные директора с правом подписи, так как законы все еще оперируют иерархиями; вместе с тем директор, как ролевая функция в бизнес-процессах, сам становится клиентом кого-то еще, скажем, бухгалтера или продавца и провайдером услуг для, например, продавцов или кадровиков. Понятие «кто главнее?» размывается.
Но что происходит, когда некая бюрократическая структура заказывает у IT-компании работы по автоматизации своей деятельности, например, по автоматизации документооборота? Оказывается, что IT-компании и, тем более, программному обеспечению, которое устанавливается, все равно, кто кому начальник. IT-компании интересно, какие бизнес-процессы происходят в организации, и у кого какая роль в них. Соответственно, в качестве одного из этапов внедрения своих услуг, она описывает бизнес-процессы, роли и клиентов. В конце концов оказывается, что не только председатель организации может что-то у кого-то требовать, но и другие тоже начинают (при помощи умного ПО) требовать что-то у председателя: принятия того или иного решения, подписи, участия в собрании, взятия на себя ответственности и т.п. Теперь руководитель организации не может валить всё на подчинённых, оставаясь «белым и пушистым», так как его обязанности прописаны явно, и его действия можно отследить.
Получается, что информатизация бюрократических структур приводит к эрозии иерархии в этих структурах, а в далекой перспективе и к эрозии всего государственного и управленческого аппарата как иерархической структуры. А учитывая, что с точки зрения процессов и ролей безразлично, находятся ли исполнители внутри структуры или вне ее, недалек тот час, когда и государственные структуры перейдут на аутсорсинг практически всех своих функций.
Сама принципиальная возможность аутсорсинга, то есть вывода функций организации за ее пределы, стала также возможна благодаря информационным технологиям. Если раньше было удобнее (то есть с меньшими трансакционными издержками) всем находиться в одном офисе и передавать друг другу бумаги, то теперь эта необходимость исчезает, и на первый план выходят издержки на сбор людей в одном офисе. Становится дешевле, выгоднее и удобнее всем находиться вне офиса, вести документооборот в электронном виде, а совещания проводить в режиме видеоконференции.
Потеря контроля рынков с асимметричной информацией
Одним из важных общественных благ, поставляемых бюрократической элитой, является контроль рынков с асимметричной информацией. Бюрократия старается изо всех сил, демонстрируя свою полезность введением институтов сертификации, лицензирования, проверок и прочих контрольных мероприятий.
Неуправляемые рынки с асимметричной информацией склонны к коллапсу[52]. Поставщику на таких рынках выгодно быть нечестным. Дешевле продавать кота в мешке, когда в мешке кота нет, или кот — дохлый. В условиях, когда поставщики не раскрываются, и их не контролирует некий третейский посредник, рынки с асимметричной информацией схлопываются. Потребители перестают потреблять товары или услуги на этом рынке, а производители предлагают все менее качественные изделия, заменяя качество пропагандой.
В качестве примера «схлопнувшегося» рынка можно привести страховой рынок Украины по состоянию на 2011 год. Клиенты не знают, получат ли они выплату по страховому убытку. Страховщики продают лишь рекламу себя и бумагу с пустым обещанием. Проникновение на рынок добровольных видов страхования составляет менее 4% от ВВП, сами страховщики живут на обязательных видах и на видах, где асимметрия информации работает в пользу страхователя. Например, автострахование. В отсутствие полной информации по пробегу автомобиля, квалификации водителя и истории убытков, страховщик пребывает в такой же неуверенности, как и страхователь: первый не знает, что именно он страхует, второй не знает, какую выплату он получит. Страховщик не знает ничего о планах страхователя, о пробеге машины, о состоянии здоровья клиента, о местах, где человек ездит и где оставляет машину, и о других неявных причинах, по которым страхователю кажется выгоднее застраховаться, чем быть не застрахованным — работает антиселекция. При этом страховщик также предлагает кота в мешке: страхователь не в курсе того, каково финансовое состояние страховщика на самом деле, а не по бумагам, каковы его планы на выплату по убыткам, каковы пункты правил страхования «написанные мелким шрифтом», какова реальная скорость принятия решения о выплате и так далее.
Государственные контрольные службы стремятся усилить контроль, и их полезная функция состоит не только в том, чтобы потребители на асимметричных рынках были удовлетворены качеством услуг, а и в том, чтобы все участники рынка были уверены, что продукция на рынке качественная. Общественное благо по поддержанию стабильности рынков трудно переоценить, и бюрократическая элита будет стараться придумывать себе работу на любых рынках, где есть хоть какая-то асимметрия. Лицензии, сертификаты, службы типа санэпидемстанции или пожарных и так далее.
Государству в этом снова-таки помогают информационные технологии, и уже сейчас, например, на фармацевтическом рынке в ряде развитых стран вводится индивидуальная маркировка лекарств вплоть до блистера или ампулы[81]. Скоро в аптеке технически нельзя будет продать препарат, происхождение которого неизвестно или если препарат с таким номером уже был однажды продан или отозван из оборота. Такое можно обеспечить только при помощи информационных технологий. И государство будет потреблять информационные услуги для целей контроля.
Вместе с тем в мире существует тенденция, которую автор многих книг по маркетингу и менеджменту Ф.Котлер в своей книге «Хаотика»[72] описал как «усиление власти потребителя». Благодаря информационным технологиям, любая рекламная или пропагандистская кампания поставщика на асимметричном рынке может быть нивелирована единственной записью пользователя в блоге или социальной сети. Фотокамеры в мобильных телефонах позволяют моментально сфотографировать критикуемое явление и тут же распространить фото по всему миру. Производителям теперь становится выгоднее становиться прозрачным, а функции контроля рынков с асимметричной информацией перетекают к облаку массового сотрудничества потребителей, обменивающихся информацией напрямую друг с другом. Государство теряет еще одну свою функцию.
Потеря монополии на информацию
За тем, что в человеческом обществе окутано пеленой тайны, часто кроется обыкновенная подлость.
Вильгельм Швебель
Американский эволюционный биолог, физиолог и биогеограф Джаред Даймонд в своей книге «Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ»[8] указал, что государство появилось тогда, когда эгалитаризм «…уступил место единоличному централизованному авторитету, который принимал все важные решения и обладал монополией на важную информацию (например, о том, какие угрозы высказал в приватной беседе соседний вождь или какой урожай в этом году якобы пообещали послать боги)» Именно монополия на информацию была одним из важнейших источников власти всех правителей. И даже монополия на применение силы, которая свойственна любому государству — ничто по сравнению с монополией на информацию. Ведь чтобы применить силу, надо знать как, в отношении кого и насколько интенсивно ее применять.
Однако информационные технологии, проникающие во все структуры управления, так или иначе, увеличивают прозрачность их функционирования. Теперь, благодаря системам электронного правительства и законам вроде закона Украины «О доступе к публичной информации», гражданам гораздо легче узнать ту информацию, ради которой раньше приходилось вести безрезультатную переписку или выстаивать очереди в архивах.
Информация приобретает «сверхтекучесть». И несмотря ни на какие меры по её защите, почти всегда найдется тот, кто ее выкрадет и опубликует. Более того, этот процесс уже поставлен на постоянную основу. Нашумевший проект Wikileaks является ничем иным как службой разведки «на общественных началах».
Гриф «секретно» или «для служебного пользования» раньше означал «публиковать нельзя», а теперь — «стоит крепко задуматься о том, что будет после того как это опубликуют». То есть любая секретная информация сейчас заранее должна анализироваться в разрезе последствий, которые вызовет ее публикация. Секретчики уже просчитывают риски и принимают меры для уменьшения последствий таких рисков.
А завтра гриф «секретно» потеряет свой смысл вообще, так как при возникновении любой тайны силы будут направлены не на сокрытие ее от окружающих, а на ликвидацию последствий ее возможного раскрытия в будущем. Меняется парадигма работы с тайной. После чего трепетное отношение к тайне исчезнет: «публикуйте, на здоровье!»
Государство, снабдив себя базами данных, дало в руки шпионов чемодан с ручкой, взявшись за которую, этот чемодан легко унести. Если раньше архивы были бумажными и неподъемными, то теперь они помещаются на ладони или вообще пересылаются по электронной почте. Благодаря информационным технологиям, государство теряет монополию на информацию, а его деятельность либо становится прозрачной, либо сами функционеры вынуждены действовать так, как будто все их действия рано или поздно будут раскрыты. Потеря монополии на информацию означает потерю власти, которую давала эта монополия.
Кроме того, власть теряет монополию на информацию за счет массового сотрудничества граждан[82]. Технологии уже сейчас позволяют моментально транслировать в интернет изображение с камеры мобильного телефона или с дешевого беспилотного летательного аппарата во время массовых протестов или других важных событий, лишая государства возможности манипулировать мнением граждан посредством СМИ. Блоги и социальные сети лишили государство монополии на точку зрения на события. Устанавливаемые на каждом перекрестке веб-камеры с публичным доступом, принадлежащие частным лицам и компаниям, лишают государство монополии на приоритет государственной информационной системы как первоисточника. А миниатюризация и удешевление записывающей аппаратуры делает доступной скрытую запись и последующую трансляцию любых действий любого чиновника, будь то незаконные инструкции начальника подчиненным на собраниях, фальсификации выборов или откровенное давление на людей силой своего служебного положения. Также становятся все более популярными разоблачающие видео-обращения должностных лиц, которые они размещают в Интернет и которые становятся объектом массового внимания публики. Уже закончилось время централизованных, контролируемых СМИ.
Государственные и корпоративные чиновники, заказывая для себя услуги информационных технологий, без которых они уже прожить не могут, получают в итоге троянского коня.
Вечные проблемы власти
С ростом среднего уровня образования и прогрессом технологий, поддержание монополии на информацию требовало выделения всё больших ресурсов, что вылилось, с одной стороны, в развитие института пропаганды, а с другой — в законодательном закреплении концепции приватности, согласно которой никто вообще не должен даже пытаться узнать что-то о соседе без его письменного разрешения, при этом властной элите дозволено совать нос в чужие дела. Когда власть прикладывает все больше и больше сил для выстраивания «односторонних зеркал», реальными правителями становятся не те, кто богаче или умнее, а те, кто находится по правильную сторону зеркала. Но при этом поддерживаемая властью и конформизмом общества идея приватности не позволяет даже самой власти, а не только всем остальным агентам принимать рациональные решения ввиду отсутствия полной информации.
Власть вынуждена действовать в условиях ограниченной рациональности, что означает её необъективность в процессе регулирования тех или иных общественных процессов. Типичная проблема власти — контроль миграции и условия выдачи виз, которые создают проблемы всем, но не являются препятствием для тех, кто хочет попасть в страну любой ценой.
Регулируя нежелательную активность, власть всегда работает с формулой У=В*С, где У — ущерб от проступка, издержки власти или общества от преступления, В — вероятность поймать преступника, что в условиях асимметричности информации, всегда много меньше 100% и С — санкции, издержки преступника, которые он получает, если будет пойманным. Имея ограниченные ресурсы в управлении «В», власть начинает регулировать «С», что приводит к завышению наказания для тех людей, которые попались, и вызывает у них ощущение несправедливости — их наказали слишком сильно за то, за что других таких же не поймали вообще. Отсюда и ожидаемый ответ любого уголовника на вопрос «За что тебя посадили? — Ни за что!» В условиях ограниченной рациональности власть не способна предупредить преступление, а санкции в отношении преступника означают для власти новые издержки на их применение, но не ликвидируют издержки от уже совершённого преступления. С экономической точки зрения, ситуация тупиковая.
Власть, в условиях ограниченной рациональности, не способна регулировать оборот «чувствительных» товаров, таких как оружие или наркотики, и предпочитает полностью запрещать таковой, что является неоптимальным и приводит к серьезным издержкам в виде расцвета черного и вообще неконтролируемого рынка, издержкам по поддержанию запретов и воплощению в жизнь санкций, издержкам, связанным с возрастающей асимметричностью теневого рынка (большинство проблем, ассоциируемых с наркотиками, так или иначе вызваны именно их запретностью[58]).
Действуя в условиях неполноты информации, власть часто не способна организовать справедливое распределение издержек на приобретение тех или иных общественных благ, да и сами блага, в очень большом числе случаев, становятся общественными лишь потому, что слишком дорого организовать индивидуальный учет их потребления.
Можно приводить и приводить примеры заложенной в существующих механизмах управления ограниченной рациональности, вплоть до простого понимания, что власть как закупщик общественных благ, также выступает покупателем на асимметричном рынке и потому неспособна принять рациональное решение и поступает эвристически: «как все», «как никто другой», «как дешевле» или, наоборот, «как дороже».
Викиномика
Куда движется современная экономика? Ф. Котлер назвал это термином «турбулентность» или «хаотика»[72], показывая тем самым свое настороженное свое отношение к происходящему, а Дон Тапскотт и Энтони Д. Вильямс назвали это словом «викиномика»[83]. По словам Котлера, «мир вступил в новую стадию экономики. Национальные экономики глубоко связаны и взаимозависимы. Коммерческая деятельность ведется при помощи потоков информации, перемещающихся со скоростью света по Интернету и мобильным сетям. Эта новая стадия приносит замечательную пользу в виде снижения затрат и ускорения производства и поставок товаров и услуг. Но у каждой медали есть и обратная сторона. Речь идет о существенном возрастании уровня риска и неопределенности, с которыми сталкиваются как производители, так и потребители».
Если попытаться обобщить опасения Котлера в двух словах, то выйдет следующее: какие бы технологии или производственные ноу-хау ни были бы у производителя, они в любом случае:
- очень быстро устареют;
- будут заменены технологиями, полностью меняющими рынок;
- будут моментально скопированы конкурентами,
- которых просто море и тьма тьмущая;
- пропаганда будет конкурировать с отзывами потребителей;
Посмотрите, что случилось с ноу-хау Kodak или Agfa в области производства фотопленки. Имело ли смысл хранить эти «секреты»? Кто знал, что «цифра» догонит пленку по качеству в течение каких-то пяти лет? Посмотрите на судьбу защиты от копирования на DVD дисках. В конечном итоге, сама защита в виде региональной привязки стала проблемой для добросовестных пользователей, а не для тех, кто копировал фильмы.
И если еще 20 лет назад закрытость кода у программного обеспечения считалась нормой и разумеющимся фактом, то сейчас эту закрытость вменяют компаниям в вину.
Это были примеры того как технологии, полностью меняющие рынок, не давали компаниям, хранящим свои секреты, даже успеть сманеврировать. И если крупным компаниям еще есть резон поддерживать асимметричность, то для мелких производителей, которые не способны выделять серьезные средства на безопасность, это теряет смысл полностью.
Уже сейчас Массачусетский Технологический Институт разработал оборудование, представляющее собой мини- или даже микро-фабрику, которую можно установить дома, скачать дизайн и технологический процесс изделия из интернета и изготовить предмет на дому при помощи умных машин — начиная от трехмерного принтера и заканчивая фрезерным станком с ЧПУ[83]. Мы идем к тому, что один-единственный человек или домохозяйство самостоятельно или с минимумом помощников будут способны производить все основные потребительские товары.
Компания Boeing смогла произвести свой новый, революционный самолет, только разделив между тысячами подрядчиков не только задания на производство, но и всю, считавшуюся ранее секретной, документацию к самолету[83]. Китайские производители мопедов не сосредотачивают все производство под одной крышей, а работают как облако мелких фирм, каждая из которых специализируется на каком-то определенном узле, процессе или агрегате. В результате чего получается дешевле, больше и уже даже лучше, чем у японцев. Признак викиномики — стремление компаний к полному аутсорсингу, когда все работы выполняются сторонними фирмами, а сама компания берет на себя лишь функции управления системой и брендом. Аутсорсится все: бухгалтерия, маркетинг, продажи, производство переносится в страны третьего мира, даже персонал уже не работает на конкретно этого работодателя, а работает на компанию, которая занимается лизингом персонала или «аутстаффингом».
Такое дробление производительных сил на мелкие специализированные предприятия, вплоть до индивидуумов, владеющих знаниями, навыками и инструментом, возможно только при наличии серьезной информационной инфраструктуры. Той самой информатизации, которую толкает правящий класс. Эффективность «облачной» экономики в некоторых отраслях уже доказана делом. Сравните Википедию и Энкарту. Обе энциклопедии были очень похожи как по целям, так и по аудитории. Только первая делалась методом массового сотрудничества, а вторая — централизовано, корпорацией Microsoft. И что вышло? Сегодня большинство людей будут искать значение незнакомого слова «Энкарта» в Википедии, а не наоборот.
Один из доводов против идеи викиномики заключается в том, что «никогда никакое надомное изготовление алюминиевых кастрюль не будет рентабельнее массового производства». Мы остановимся на этом замечании, чтобы подробнее показать, что такое викиномика.
- Викиномика не требует того, чтобы у каждого в доме стоял, скажем, трехмерный принтер. Посмотрите, что сейчас происходит в фотоделе. Каждый, при наличии лишних денег, может дома напечатать фотографии, купив принтер, однако все идут в фотолаборатории, которые давно стали «минизаводами», обслуживаемыми одним человеком. Викиномика не требует именно надомного производства. Викиномика подразумевает только максимальную децентрализацию производства и максимально открытый информационный обмен.
- В нашем мире себестоимость алюминиевой кастрюли и ее розничная цена — «две большие разницы». Можно не сомневаться, что себестоимость массовой штамповки будет ниже индивидуального изготовления, но будет очень тяжело определить, что обойдется потребителю дешевле — индивидуальная дорогая кастрюля, сделанная дома или на ближайшем вики-робозаводике, или массово изготовленная дешевая кастрюля, продаваемая вместе с услугами транспортировки, складирования, рекламы, размещения на полке, зарплатами всех сотрудников от кассира в магазине до упаковщика на производстве и, конечно, взятками и откатами.
- Стоит понимать, что без вовлечения в расчет финансовой составляющей, то есть стоимости оборудования и времени его эксплуатации, себестоимость изготовления кастрюли равна стоимости энергии и сырья, потраченного на это. И в случае локального робозаводика, и в случае мегакорпорации речь идет практически об одних и тех же деньгах.
- Викиномика не говорит «нет» массовому производству. Викиномика говорит, что основные производительные силы будут принадлежать облаку вики-кооперации. Если сейчас, в эру массового централизованного производства, можно найти мануфактуры или ручной труд, то только потому, что они нашли свои ниши и продолжают оправдывать свое существование. Сувениры, пошив одежды, уборка помещений, услуги сиделок и нянь, работа дворника, работа экскурсовода, работа пасечника — это все «остатки» доиндустриальной экономики, которые уместны и продолжают существовать сейчас. При викиномике массовое производство тоже будет иметь смысл. Но оно не будет основным генератором валового продукта. Вот и все. Сколько раз в жизни мы покупаем кастрюли, в конце концов?
Развитость финансовой системы позволила не считаться с такой проблемой любого бизнеса как наличие стартового капитала. Теперь понятие «порог входа на рынок» стало достаточно виртуальным. Даже для рынков крупных игроков, типа авиа- или автомобилестроения теперь всегда найдутся крупные инвесторы, например, государственные стабилизационные фонды[72]. Для рынков помельче — банки и приватные инвесторы.
Добавим фактор миграции трудовых ресурсов от компании к компании, и у нас образуется чудная картина мира, в которой просто нет места секретам, и любое успешное ноу-хау моментально копируется всеми вокруг. Единственным способом выжить будет постоянное движение. Как велосипедист не ищет стабильности в остановке, так и компании не должны теперь зацикливаться на консервации статус-кво, а просто идти дальше и дальше в инновациях, чтобы быть лидерами и чтобы копировали у них, а не они.
Производительные силы вступают в такие рыночные условия, когда наличие у компаний неких бизнес-идей или технологических секретов дает им сравнительно небольшое временное преимущество, которое очень быстро исчезает с выходом первого экземпляра продукции на рынок. Патентная система не работает в том виде, в котором она существовала раньше. Тем более для мелкого производителя, который просто не сможет позволить себе судебные тяжбы.
Большое число мелких поставщиков приводит к тому, что потребитель теряет понимание того, в чем именно разница между двумя товарами и руководствуется единственным понятным ему критерием — ценой. А на конкурентном рынке асимметричность информации работает на недобросовестных производителей. Ускорение научно-технического прогресса и гиперконкуренция делают все более неэффективными прежние методы снижения асимметричности — брендирование и сертификацию. О каких брендах, лицензиях и сертификатах может идти речь, если технология, используемая для производства продукта, может быть актуальной лишь пару-тройку лет или сама компания не просуществует дольше без разного рода слияний и поглощений? Кто дает гарантии того, что засветив технологию чиновнику, компания не получит завтра мощного конкурента, да еще и с государственной поддержкой?
Бизнесу необходимо снижение асимметричности информации, поддерживаемой сейчас властью. Необходимо для того, чтобы безопасно раскрывать информацию о себе в своих же целях. Сейчас во многих экономиках власть рассматривается как агент, перед которым раскрывать информацию нужно в самую последнюю очередь и то по принуждению. Итак, старые методы снижения асимметричности не работают, потребители в растерянных чувствах и не знают, у кого купить продукт или услугу, а рынок все более конкурентен и асимметричность, поддерживаемая ноу-хау и патентами, уже не работает. Что делает бизнес в таких условиях?
Если нельзя остановить процесс, то его нужно возглавить. Если у вас есть какой-то секрет, то вы уже сейчас должны вести себя так, как будто его узнали конкуренты и как будто на этот секрет есть еще более новый секрет, которого нет у вас. И даже, если существует некий все еще нераскрытый конфиденциальный документ, скажем, бизнес-план, то в любом случае, чувствительная часть его содержимого может быть, благодаря развитию информационных технологий, оценена по косвенным признакам или смоделирована конкурентами при помощи теории игр и современных вычислительных средств. Зачем тогда компаниями нести дополнительные издержки на обеспечения секретности?
Если потребителю полностью открыть всю информацию о товаре, к примеру, продавать морковку не только с весами, но и с масс-спектрометрическим анализом, сделанным на месте, то морковка будет куплена именно у такого продавца. И цена не будет иметь большое значение, ибо остальное в глазах покупателя уже и не морковка, а набор удобрений и пестицидов. Потребитель будет способен заплатить большую цену за тот же товар, так как он уменьшает свои трансакционные издержки.
Масс-спектрометр — дорого? А если бы он был бесплатен? Или хотя бы очень дешев? Вы бы купили морковку на базаре с рук и без весов? Даже если вам назвали конкретную цену за конкретный кулек морковки, но без точного веса? Разумеется, нет. Так и на рынке, где были бы у всех хроматографы и масс-спек¬трометры, никто бы ничего не покупал без анализа на месте.
До сих пор скрывать информацию и усиливать пропаганду было просто дешевле, чем раскрывать ее полностью. Но сегодня пропаганда обходится всё дороже и она всё менее эффективна. На массовом рынке пропаганда уже не значит почти ничего. О плохом качестве и несоответствию товара рекламе тут же будут знать все. А материальные усилия по обеспечению открытости становятся все доступнее. Поставить в цеху веб-камеры, а бухгалтерскую систему выложить в онлайн может каждый. Но, к сожалению, в наших условиях постоянной борьбы за информацию между бизнесом и властной элитой, это не всегда безопасно.
У бизнеса уже нет и никогда не будет времени на выстраивание PR-стратегии и политики управления репутацией. Репутация просто должна быть безупречной с первого дня. А безупречной она может быть только тогда, когда бизнесу принципиально нечего скрывать и когда не может возникнуть почвы для домыслов и спекуляций. Прозрачность становится основой безопасности не только индивида, но и бизнеса.
Что такое викиномика для правящего класса? Это — новые производственные отношения, к которым совершенно неприменимы методы эксплуатации, существующие сегодня. Элита не может контролировать, а значит, и получать доход с облака индивидуумов, которые вообще работают «в другой вселенной» по отношению к государству. Массовое сотрудничество способно эффективно игнорировать любые существующие сейчас методы контроля. Ему безразличны границы, писаные законы и сами чиновники. Википедию пишет весь мир. Боинг собирал свой 787-й также всем миром, обмениваясь информацией сквозь границы. Люди уже сейчас организовывают клубы взаимных путешественников, игнорируя турфирмы, клубы посылок по почте, получая из других стран товары, которых нет в их стране, СМИ в виде блогов, мало контролируемых правящим классом, интернет-магазины с взаиморасчетами при помощи облачных платежных систем, независимых от места жительства покупателя или продавца, и многое другое.
С течением времени противоречия между информистской надстройкой и «облачным», информационным базисом будут накапливаться и усугубляться. И государство, и бизнес, и граждане будут все больше использовать для своей собственной безопасности все новые и новые способы ликвидации асимметричности информации, все новые способы тянуть информационное одеяло на себя.
Мы будем видеть все больше и больше жертв этого противоречия, жертв борьбы правящего класса за ускользающую власть. При этом нам будут продолжать говорить, что делиться информацией — пиратство, назначение во власть профессионалов — не демократично, разрешать печь хлеб на продажу каждому — опасно, а без рекламы по телевизору — не обойтись. Вопрос в том, долго ли мы будем этому верить.
Реконизм
Где ум без страха, а голова держится высоко;
Где знание свободно;
Где мир не разбивается на части тесными стенами дома;
Где слова исходят из глубины истины;
Где неустанное старание простирает руки к совершенству;
Где ясный поток разума не утратил путь в сухих пустынных песках мертвой привычки;
Где ум ведется Тобой к все ширящейся мысли и действию.
В тех небесах свободы, о Отец мой,
Пусть пробудится моя страна!Рабиндранат Тагор
Мы идем, причем очень быстро, к новому общественному строю. Информационная инфраструктура и учет вклада каждого при массовом сотрудничестве будут являться главными элементами нового политического устройства. Мы назвали этот строй реконизмом, от английского «reckon» — подсчитывать, учитывать, полагать, рассматривать, иметь мнение.
Реконизм — социально-политическая и экономическая система, основанная на полной взаимной информационной прозрачности, всеобщем равенстве прав на получение информации и ее использование.
Реконизм реализуем при условии создания распределенной информационной системы, которая будет способна отслеживать, хранить и предоставлять по запросу пользователя любую информацию о правовых, экономических и информационных отношениях между индивидами, и практического исключения возможности отношений, не регистрируемых этой информационной системой.
Реконизм подразумевает минимизацию участия в экономике и социальной жизни так называемых «общественных благ» — благ, которыми могут пользоваться все люди без ограничений. Участие каждого в пользовании «общественным благом» должно учитываться. Например, мост через реку — общественное благо, если он бесплатен. С точки зрения реконизма, оплачено должно быть все и это становится возможными при создании системы полного учета. С другой стороны, реконизм обеспечивает соучастие граждан в распределении прибыли или компенсации от эксплуатации остальными «общественных благ».
Характерным примером тенденции к реконизму является пенсионная реформа, проводимая сейчас во многих странах. Идет переход от солидарной пенсионной системы, построенной по принципу «общего котла» к персонифицированной — «я заработал, я и трачу».
Реконизм обеспечивает принятие группами оптимального решения и большую мобилизацию групп, благодаря тому, что группы, распределяя расходы на приобретение некого общественного ресурса, в то же время предоставляют конкретные и измеримые выгоды, получаемые от эксплуатации ресурса остальными членами группы, по аналогии с соучастием акционеров в распределении прибыли от акционерного общества.
Информационная прозрачность позволяет конкретизировать репутацию участников группы, что переводит в разряд мобилизованных группы любого размера, в которых, при помощи средств, подобных социальным сетям, можно отслеживать репутацию, историю принимаемых решений и активность участников. Таким образом, исчезает основная проблема групповых действий — проблема пассивности каждого конкретного участника большой латентной группы.
Учитывая, что основная позитивная функция государства, которую оно «продает» гражданам, заключается в мобилизации ресурсов для создания и поддержки общественных благ, то с развитием системы всеобщего учета, преимущества, которые давало обществу существование государственного аппарата, значительно уменьшаются. Реконизм, благодаря цифровым коммуникациям, предоставляет возможности к мобилизации даже очень больших латентных групп, что позволяет организовать прямое народовластие, «облачную демократию»[127] или «вики-политику». При реконизме слово «власть» перестает обозначать возможность присвоения излишков, а означает лишь административные функции, которые, без всяких прав безотзывного делегирования, передаются ситуативным лидерам групп. Становится возможным ограничить до минимума, если не ликвидировать, то необходимое принуждение, на которое были согласны все члены общества как на часть общественного договора, например, сбор налогов или поддержание правопорядка. Первая проблема реализуется благодаря полному учету вклада участников группы. Вторая — благодаря отслеживанию репутации участников, истории их поступков, действий, движения денег и материальных ценностей.
Реконизм предполагает доминирование викиномики над другими способами производства, развитие пиринговых технологий, в том числе в финансах и экономике, и выстраивание товарно-денежных отношений, отличных от существующих сейчас ввиду минимизации асимметрии информации между покупателями и продавцами. Экономика реконизма характеризуется минимально возможной централизацией.
Реконизм, ввиду практически полной взаимной открытости открывает для общества новые впечатляющие перспективы.
Личность
При реконизме теряется смысл в любой краже, разбое, хищении. Продать украденное будет невозможно, так как система не даст перечислить деньги от покупателя к продавцу, не имея подтверждения о законности владения предметом. Также становится принципиально невозможным большинство видов мошенничества или злоупотребления доверием. Любого человека можно очень легко проверить на месте, а материальный результат мошенничества также легко возвращаем.
В условиях полной прозрачности обществу просто придётся стать гораздо более терпимым к любым мнениям, поступкам и высказываниям самых маргинальных личностей и, одновременно с этим, гораздо более нетерпимым к любому насилию. Иначе мы рискуем просто перебить друг друга, увидев, что скрывается под социально приемлемой маской.
Никто и никогда не станет всерьез утверждать, что все люди равны, однако реконизм позволяет полнее реализовать идею равных возможностей для всех. Вне зависимости от «телефонного права», кумовства, связей, приближенности. Ведь все эти явления, обозначенные термином «протекционизм», основаны просто на разных возможностях по доступу к информации.
Бизнес
Либерализация торговли. Сейчас для регулирования оборота опасных товаров, таких как наркотики и оружие, широко применяются запреты. Однако запретом можно добиться уменьшения незаконного оборота только в случае экстремального уровня насилия, да и то далеко не всегда. На деле получается, что государство создает для наркомафии абсолютно нерегулируемый, не облагаемый налогами рынок, на котором можно получать такие сверхприбыли, которые не снились производителям ни одного легального товара. Естественно, часть этих сверхприбылей оседает в карманах борцов с наркотиками. Разорвать этот круг можно только создав легальный оборот, тем самым лишив преступников рынка сбыта.
Легализация оборота наркотиков, при одновременной персонификации этого оборота, позволит полностью исключить явления, которые сейчас приписывают собственно наркотикам: употребление некачественных препаратов или препаратов, заведомо опасных для здоровья, преступления, совершаемые наркоманами в поисках дозы, и бесконтрольная продажа наркотиков несовершеннолетним.
Вообще, запрет на оборот тех или иных товаров, прежде всего наркотиков и оружия, вызван сложностью отслеживания судьбы таких товаров и высокой вероятностью криминального использования последних. Однако, при отсутствии наличных денег и проведении любого товара через личные счета, в большинстве случаев оборот можно позволить, а если уже очень захочется запретить — пожалуйста, можно проставить галочку в информационной системе.
Реконизм приведет к смене парадигмы посредничества. Следует отличать усилия торговца, доставляющего товар в удобное для покупки место с оптовой базы и организовывающего саму эту торговлю или усилия поискового агента, который за вознаграждение занимается подбором подходящих условий для сделки, от сомнительной деятельности спекулянтов или лишних звеньев в посреднической цепи, живущих только за счет того, что они имеют доступ к закрытой информации.
Ценообразование сможет осуществляться совсем по другим законам. Возможна организация спроса до предложения или формирование цены после понимания объема предложения или даже после потребления. Произойдет эволюция существующих сейчас сервисов групповых скидок. Если покупатель будет иметь возможность изучить цепочку доставки товара и места, где формируется добавочная стоимость, он сам сможет для себя решить, пользоваться ли услугами посредника или оказать эти услуги себе самому, пользуясь простой формулой «время-деньги». С другой стороны, даже если оптовый продавец отказывается работать в розницу, то уже само знание наценки покупателем и конкурирующими розничными торговцами должно стабилизировать рынок.
Финансы
Реконизм приведет к революции в финансовых услугах. Любой финансовый институт является посредником между теми, у кого есть лишние деньги, и теми, кому эти деньги нужны. Финансовые институты, чей бизнес основан на закрытости информации, просто отомрут. Ставки по кредитам будут минимальны, так как кредитное мошенничество просто исчезнет. Ставки по депозитам будут максимальны, так как вкладчики будут видеть структуру прибыли банка и осознанно выбирать банк с меньшими накладными расходами. Появится серьезный стимул к правильному выстраиванию процессов в банках, оптимизации их ресурсов и расходов, а банковская маржа, разница между кредитной и депозитной ставкой, будет минимальной и обоснованной.
Страхование переживет ренессанс, ведь страховой рынок неустойчив именно из-за того, что страховщик не знает того, что знает страхователь. Тарифы, предлагаемые клиентам, учитывают мошенничество, плюс усредняются по принципу «средняя температура по больнице» и приводят к тому, что к страхованию склонны не все, а лишь те, кто больше других ожидает страхового случая, что в свою очередь приводит к повышению тарифа. Если же страховщик будет знать о клиенте все, то он сможет предложить ему и справедливый тариф, основанный, например, в автостраховании, не только на стаже вождения, но и на пробеге, на местности, где используется автомобиль, на целях, в которых он используется. Страховые выплаты не потребуют расследований, так как вся информация будет на руках страховщика. Пенсионная реформа, которая уже сейчас проводится, фактически с учетом принципов реконизма, получит мощную поддержку.
Возможно появление нового класса финансовых услуг — пиринговые финансы. То есть когда человек отдает деньги на депозит и берёт кредиты у вики-облака, а не конкретного банка. Одолжить деньги не банку, а конкретному лицу или предприятию можно будет, просто подписавшись на запрос о кредите и примкнув к решению человека, который знает заемщика лично. Кроме пиринговых банковских услуг явно просматривается возможность пирингового страхования по принципу, по которому сейчас работает Lloyd’s[84].
Государство
Тотальный учет приведет к упрощению системы сбора налогов, сборов, алиментов. Они будут списываться автоматически. Неплательщиков не будет вообще. Прозрачность минимизирует коррупцию[85]. Какая бы материальная ценность ни была обнаружена у человека, можно будет за полсекунды выяснить, чья она и добровольно ли она была передана ему. Также невозможно будет передать или получить денежное вознаграждение так, чтобы это осталось незаписанным.
Любая система делегирования власти приводит к отчуждению власть имущего от тех, кто ему эту власть делегировал. А современная демократия дает каждому избирателю один голос. Возможно, это была хорошая система несколько тысяч лет назад, когда в выборах участвовали только привилегированное меньшинство и в условиях, когда практически все друг друга знали. Сегодня же выборы чаще выигрывают деньгами и связями, то есть доступом к информации, а не путем убеждения избирателей, большинство из которых вообще не квалифицированно для осуществления разумного выбора и руководствуется лишь фантомами пропаганды и рекламы. Кроме того, выборы не обеспечивают соответствия голоса избирателя его вкладу в общество. Идея имущественного ценза для избирателей подразумевает именно это, но если голосовать просто деньгами, к власти придут воры и бандиты, уже не прикрываясь идеалами демократии. Однако если в реконистическом обществе украсть будет невозможно, а вклад оценивать не по заработку, а по тому, сколько ты заплатил за период между выборами (или совокупно за жизнь) налогов, то есть какова принадлежащая тебе доля в совокупном имуществе страны, то система выглядит весьма справедливой. «Чем больше я участвую в доходной части государства — тем больший голос я имею». Почему вес голоса человека, делающего какую-то пользу для общества, равен весу голоса человека, который не делает ничего? Такая норма давно существует и реализована в корпоративном законодательстве.
А как же пенсионеры? Пенсионеры за всю свою жизнь уже достаточно «накопили» прав на общественное имущество и имеют серьезный голос. Их пенсия выплачивается из фондов, им принадлежащим. Фонды зарабатывают деньги и платят налоги. Отследить величину налогового вклада каждого пенсионера будет проще простого.
Сама структура власти может и должна превратиться не в систему безотзывной делегации полномочий на длительный срок, а в систему прямого принятия решений каждым членом общества, вне зависимости от каких-либо сроков каких-либо выборов. Тот или иной политик будет заручаться поддержкой других людей по тому или иному вопросу в режиме реального времени, а не раз в 4-5 лет. Если поведение делегата не нравится избирателю, он моментально отзывает свой голос и вес политика тут же уменьшается. Ввиду полной прозрачности работы политиков не нужны будут ограничения на срок полномочий — правишь, пока нравишься ты, и нравится тебе. Сама власть чиновников примет чисто административно-диспетчерскую форму и будет не эксплуатировать, а защищать и оказывать помощь.
С точки зрения государственного управления, реконизм означает викификацию государства, по аналогии с викификацией экономики. Во-первых, благодаря развитию информационных технологий, исчезает положительный эффект масштаба у крупных государственных образований, а на первое место выходят их недостатки, связанные с инерционностью и непрозрачностью. Во-вторых, информационные технологии позволяют обеспечить большую прозрачность общества, что предоставляет возможности и для выстраивания репутационных отношений, кардинального сокращения возможностей оппортунизма как власти, так и членов общества и для обеспечения прямого участия граждан в управлении.
Процесс викификации власти разрушит порочный круг, приводящий к тому, что «какие бы слова ни произносились на политической сцене, сам факт появления человека на этой сцене доказывает, что перед нами блядь и провокатор. Потому что если бы этот человек не был блядью и провокатором, его бы никто на политическую сцену не пропустил — там три кольца оцепления с пулеметами»[86]. Если властью практически невозможно будет злоупотребить, если власть не будет вести к личному обогащению, то поток эгоистичных паразитов перестанет задавать тон всей политической жизни. Примерно как на первом родительском собрании в школе или в детском саду: самая большая проблема — найти желающих войти в состав «родительской тройки».